Английские стихи о красоте

Она волшебной красотой

Чарует словно ночью звезды

И яркий свет с кромешной тьмой,

В глазах ее сливаясь в слезы,

Так нежен, но сей блеск святой

Под Солнцем растворится в грезы.

 

Чем тени гуще, свет темнее,

Но во всем мире благодать

Коснется  всякого пигмея.

А может все тепло являть

Ее лицо, что всех милее,

Что мысли будет просветлять

И душу грешную согреет.

 

Тысячи радостных мгновений

Запечатлят ее черты.

Истины прошлых поколений

Взбурлят вдруг в молодой крови:

Великий ум в сто крат презреннее

Сердца полного любви.

She walks in beauty, like the night

Of cloudless climes and starry skies;

And all that’s best of dark and bright

Meet in her aspect and her eyes:

Thus mellow’d to that tender light

Which heaven to gaudy day denies.

 

One shade the more, one ray the less,

Had half impair’d the nameless grace

Which waves in every raven tress,

Or softly lightens o’er her face;

Where thoughts serenely sweet express

How pure, how dear their dwelling-place.

 

And on that cheek, and o’er that brow,

So soft, so calm, yet eloquent,

The smiles that win, the tints that glow,

But tell of days in goodness spent,

A mind at peace with all below,

A heart whose love is innocent!

О, как краса становится нам краше

В убранстве правоты! Красив наряд

У роз, но восхищенье наше

Растет, вдохнув их сладкий аромат.

 

Шиповник тоже нам глаза ласкает

Не меньше цвета благовонных роз:

Он, сходный с ними, как они блистает

В волшебную пору весенних рос.

 

Но красота его на миг жива:

Он без ухода, лишний, умирает

Как бы один. А роза, и мертва,

Свой аромат повсюду расточает.

 

Так будет цвесть твой дух в моих стихах,

Когда твой облик обратится в прах.

O how much more doth beauty beauteous seem

By that sweet ornament which truth doth give!

The rose looks fair, but fairer we it deem

For that sweet odour which doth in it live.

 

The canker blooms have full as deep a dye

As the perfumed tincture of the roses,

Hang on such thorns, and play as wantonly,

When summer’s breath their masked buds discloses;

 

But, for their virtue only is their show,

They live unwooed, and unrespected fade,

Die to themselves. Sweet roses do not so,

Of their sweet deaths are sweetest odours made:

 

And so of you, beauteous and lovely youth,

When that shall vade, by verse distils your truth.

Волшебная краса, что обожаю,

Достойна грез, сему свидетель мир:

Она мой слабый дух возносит к раю,

И раздувает жар в груди, как пир.

 

Ее сияньем, ярким, как сапфир,

Я ослеплен; мои глаза не зрячи;

Но – гляну на нее: и блеск порфир,

И откровенья чудо мне маячит.

 

И застывает, пойманный, как мячик,

Язык, слагая звучный гимна стих,

И замедляет бег – вот незадача –

Перо на буквах титулов твоих.

 

Но в сердце я пишу, не на устах:

То, что не в силах выразить в словах.

The sovereign beauty which I do admire,

Witness the world how worthy to be praised:

The light whereof hath kindled heavenly fire

In my frail spirit, by her from baseness raised;

 

That being now with her huge brightness dazed,

base thing I can no more endure to view;

but looking still on her, I stand amazed

At wondrous sight of so celestial hue.

 

So when my tongue would speak her praises due,

It stopped is with thought’s astonishment:

And when my pen would write her titles true,

It ravish’d is with fancy’s wonderment:

 

Yet in my heart I then both speak and write

The wonder that my wit cannot indite.

О, нимфа сада, дивный облик твой –

Живой укор красотам небывалым

Того, кто стыл над водяным зерцалом,

И той, что пред Троянцем шла нагой.

 

В твоем саду у Вишен вкус хмельной –

Как много сласти в этом соке алом!

О, уступи, сладчайшая, хоть в малом:

От Вишен не гони своей рукой!

 

Хоть в страсти я ума отбросил груз

И, в ход пустив и смелость и отвагу,

На нежной вишне совершил укус,

Прости мой промах, не гони беднягу.

 

Клянусь, что впредь, вкушая благодать,

Я стану целовать, а не кусать!

Nymph of the garden where all beauties be,

Beauties which do in excellency pass

His who till death look’d in a wat’ry glass,

Or hers, whom naked the Trojan boy did see;

 

Sweet garden nymph, which keeps the cherry tree

Whose fruit doth far th’Hesperian taste surpass;

Most sweet-fair, most fair-sweet, do not alas,

From coming near those cherries banish me:

 

For though full of desire, empty of wit,

Admitted late by your best-graced Grace,

I caught at one of them a hungry bit,

Pardon that fault. Once more grant me the place

 

And I do swear e’en by the same delight,

I will but kiss, I never more will bite.

Я умерла за красоту —

И сразу вслед за мной

Тот — кто за правду отдал жизнь —

В соседний лег покой.

 

«За что?» — спросил —

«За красоту» —

Шепнула я в ответ —

«А я — за правду — ведь они

Сродни» — сказал сосед.

 

Как близкие — сойдясь в ночи —

Мы говорили с ним —

Покуда мох не тронул губ

И наших имен не скрыл —

I died for Beauty — but was scarce

Adjusted in the Tomb

When One who died for Truth, was lain

In an adjoining Room —

 

He questioned softly why I failed?

“For Beauty,” I replied —

“And I — for Truth — Themself are One—

We Brethren are,” He said—

 

And so, as Kinsmen, met at Night —

We talked between the Rooms —

Until the Moss had reached our lips—

And covered up — our names —

<…>

О, Гений Красоты, играющей окраской

Ты освящаешь все, на что уронишь свет.

Куда же ты ушел? Тебя меж нами нет!

Ты в помыслах людей живешь минутной сказкой.

Ты нас к туманности унес

И позабыл в долине слез,

Чтоб люди плакали, обманутые лаской.

Зачем? – Но чей узнает взор,

Зачем вон там, средь дальних гор,

Не светит радуга бессменно,

Зачем над нами вечный гнет,

Зачем все пусто, все мгновенно,

И дух людской к чему идет,

И любит, и дрожит, и падает, и ждет?

<…>

Spirit of BEAUTY, that dost consecrate

With thine own hues all thou dost shine upon

Of human thought or form, where art thou gone?

Why dost thou pass away and leave our state,

This dim vast vale of tears, vacant and desolate?

Ask why the sunlight not for ever

Weaves rainbows o’er yon mountain-river,

Why aught should fail and fade that once is shown,

Why fear and dream and death and birth

Cast on the daylight of this earth

Such gloom, why man has such a scope

For love and hate, despondency and hope?

Cлава Творцу за пятнистый мир!

Как у бурёнки пятна – по небу тучки плывут.

Форель мерцает в ручье розоватой спиной.

Крылья зябликов, жёлто-белый жасмин

За квадраты полей, под паром луг… Пруд…

За труд пивовара, жнеца, наковальни бой.

 

Вся природа пестреет, шумит, спешит.

За веснушки, за первый юный испуг,

За сладость и соль, рассвет, вечерний покой,

На века красоту он творит,

Хвалу Ему – пой!

Glory be to God for dappled things –

For skies of couple-colour as a brindled cow;

For rose-moles all in stipple upon trout that swim;

Fresh-firecoal chestnut-falls; finches’ wings;

Landscape plotted and pieced – fold, fallow, and plough;

And áll trádes, their gear and tackle and trim.

 

All things counter, original, spare, strange;

Whatever is fickle, freckled (who knows how?),

With swift, slow; sweet, sour; adazzle, dim;

He fathers-forth whose beauty is past change:

Praise him.

Розам алый румянец дан,

Белоснежен лилий наряд,

Красотою сравнится ли та,

Чье лицо услаждает взгляд?

Нежность розы не свойственна ей,

Стан лилейный – пока лишь мечта,

Да и будь она так же румяна, бела,

Быть одной из – её судьба.

 

Зарумянится ль в лето любви,

Побледнеет ли зимней порою,

Красотою своею манит

Иль ее за вуалью укроет,

Будь румяна или бела,

С гордым станом иль согбенна,

Бегу времени проиграть должна

И облечься в саван смиренно.

While roses are so red,

While lilies are so white,

Shall a woman exalt her face

Because it gives delight?

She’s not so sweet as a rose,

A lily’s straighter than she,

And if she were as red or white

She’d be but one of three.

 

Whether she flush in love’s summer

Or in its winter grow pale,

Whether she flaunt her beauty

Or hide it away in a veil,

Be she red or white,

And stand she erect or bowed,

Time will win the race he runs with her

And hide her away in a shroud.

Прекрасное пленяет навсегда.

К нему не остываешь. Никогда

Не впасть ему в ничтожество. Все снова

Нас будет влечь к испытанному крову

С готовым ложем и здоровым сном.

И мы затем цветы в гирлянды вьем,

Чтоб привязаться больше к чернозему

Наперекор томленью и надлому

Высоких душ, унынью вопреки

И дикости, загнавшей в тупики

Исканья наши. Да, назло пороку,

Луч красоты в одно мгновенье ока

Сгоняет с сердца тучи. Таковы

Луна и солнце, шелесты листвы,

Гурты овечьи, таковы нарциссы

В густой траве, где под прикрытьем мыса

Ручьи защиты ищут от жары,

И точно так рассыпаны дары

Лесной гвоздики на лесной поляне.

И таковы великие преданья

О славных мертвых первых дней земли,

Что мы детьми слыхали иль прочли.

A thing of beauty is a joy for ever:

Its lovliness increases; it will never

Pass into nothingness; but still will keep

A bower quiet for us, and a sleep

Full of sweet dreams, and health, and quiet breathing.

Therefore, on every morrow, are we wreathing

A flowery band to bind us to the earth,

Spite of despondence, of the inhuman dearth

Of noble natures, of the gloomy days,

Of all the unhealthy and o’er-darkn’d ways

Made for our searching: yes, in spite of all,

Some shape of beauty moves away the pall

From our dark spirits. Such the sun, the moon,

Trees old and young, sprouting a shady boon

For simple sheep; and such are daffodils

With the green world they live in; and clear rills

That for themselves a cooling covert make

‘Gainst the hot season; the mid-forest brake,

Rich with a sprinkling of fair musk-rose blooms:

And such too is the grandeur of the dooms

We have imagined for the mighty dead;

An endless fountain of immortal drink,

Pouring unto us from the heaven’s brink.

Любуюсь красотой, где ни найду,

иной раз даже там, где беспорядок.

В любой канаве отраженье радуг,

а то лягушки прыгают в пруду.

Скачки рисковы – будто на беду:

как изумруды в илистый осадок.

Там нефть и масло. Общий фон не гладок,

но блески бриллиантов на виду,

в жемчужных переливах водосток…

Толкаюсь в двери, если те красивы, –

и петли заскрипят, сводя с ума.

Ты б, верно, сразу убежал трусливо,

но красота – везде, как бахрома.

На всём тончайший газовый платок.

Still will I harvest beauty where it grows:

In colored fungus and the spotted fog

Surprised on foods forgotten; in ditch and bog

Filmed brilliant with irregular rainbows

Of rust and oil, where half a city throws

Its empty tins; and in some spongy log

Whence headlong leaps the oozy emerald frog.

And a black pupil in the green scum shows.

Her the inhabiter of divers places

Surmising at all doors, I push them all.

Oh, you that fearful of a creaking hinge

Turn back forevermore with craven faces,

I tell you Beauty bears an ultrafringe

Unguessed of you upon her gossamer shawl!